Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

Только теперь неинтересно об этом рассказывать. Ведь через десять лет я выяснила все от непосредственного участника событий — мичмана Балтийского флота, автогонщика и стукача Рината Гинатуллина, ставшего одним из убийц Маши Чистяковой. Как Алексей Коротков он действительно скончался в спецбольнице КГБ, а как Ринат Гинатуллин продолжал жить. До сих пор не понимаю, зачем они сохранили ему жизнь? К чести Рината, следует заметить, что ни до, ни после он людей больше не убивал, но по тюрьмам и лагерям с его легкой руки кое-кто отправился. Однако сейчас речь не об этом.

Двенадцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят второго года сержант Коротков — по стукаческой линии мичман имел звание всего лишь сержанта — прошел инструктаж в соответствующем кабинете соответствующего отдела соответствующего управления и, подсыпав приятелю в еду какой-то дряни, погнал его машину в Лужники аккурат к окончанию международного турнира.

Машка уходила из Дворца спорта, вместе с шумной компанией и собиралась брать тачку до дома. Они как раз решали, кому с кем по дороге ехать, когда Гинатуллин подвалил к ней вразвалочку и, откровенно дыша на всех водкой, о чем после дружно свидетельствовали Машкины друзья и знакомые, окрестившие мичмана пьяным матросом, объяснил, что прислал его Машкин отец, что домой надо ехать как можно скорее, что Анатолий Геннадиевич прямо сейчас улетает в срочную командировку и что ему Алексею, надлежит еще доставить полковника в аэропорт, а потому никого, кроме Машки, в машину он взять не может, даже тех, кто живет довольно близко, все равно заезжать будет некогда. Впрочем, Ленку Огородникову он все-таки согласился взять, ее можно было высадить где-то совсем по дороге, на Ленинградке. Так Ленка стала человеком, который видел Машу последним, не считая, конечно, Рината.

В дороге шел веселый треп ни о чем. Машка, выпившая в тот вечер едва ли не две бутылки шампанского, была в отличном настроении и совершенно не задумывалась, почему вместо «Волги» приехали «Жигули», почему водитель незнакомый, почему вдруг эта срочная командировка? Было ей весело, и, как утверждает Ринат, он Машке даже понравился. Когда распрощались с Ленкой, пытался клеиться к своей жертве, но Машка, не особо агрессивно его отпихнув, напомнила, что они торопятся.

В общем, с Ленинградки свернули на Флотскую. И тут Машка в первый раз забеспокоилась. «Так короче», — лаконично пояснил Ринат. «Ни фига так не короче!» — возразила Машка, однако дискуссию эту продолжить не удалось, потому что на узкой и пустынной, заваленной снегом улице из кромешной темноты вынырнул «слепой» встречный грузовик — сто тридцать первый «ЗИЛ» военного образца. Летел он, как это любят солдаты, лихо, никому не уступая дороги почти по середине улицы. А матросик наш пьяный тоже лихачил — не снижая скорости, вильнул в сторону, вот только почему-то в левую, аккурат на встречную полосу. Машка закричала ему: «Осторожно!» На что матросик среагировал странно: бросив ручку передач в нейтраль, притормозил, открыл дверцу и кубарем, очень профессионально выкатился наружу, в грязный, но все-таки относительно мягкий придорожный снег.

Оставшись одна, Машка еще пыталась уйти от столкновения, но она не знала, в какую сторону надо крутить руль во время заноса. Машину развернуло с точностью до наоборот, и страшной силы удар пришелся не в лоб, как планировали эти сволочи, а по правой дверце, да только никакого значения это уже не имело.

Что же касается Рината, его действительно подобрала ехавшая сзади и совсем не случайная машина. Ее запомнили солдаты, тоже, кстати, пострадавшие от аварии, «Жигуленок» был без номеров, то ли «шестерка», то ли «тройка», а что до цвета, так на этот счет существовало несколько мнений. Тоже немало мнений обнаружилось и по поводу спасителей выпавшего из разбитой машины. Водителю «ЗИЛа» казалось, что людей этих было двое, сидевший рядом видел аж четверых, а третий точно не запомнил, но настаивал, что среди них была женщина. А в общем-то фонари на улице не горели, фары, как уже известно, — тоже, темнотища была хоть глаз коли. Чего с этих солдат взять? А у самого Рината на счет людей, его забравших, мнения не было никакого: в машину его запихнули в бессознательном состоянии. И я поняла, что это на самом деле было так.

Удалось мне найти и закрытую гэбэшную больницу, где его прятали, и врача, который его лечил, но вот людей, привезших его в ту ночь, найти не удалось. Да, может, это и неважно — главные поиски пошли по другой линии.

Татьяна помолчала чуть-чуть, и я решил задать вопрос:

— И что же ты сделала с ним, с этим Ринатом?

— Хороший вопрос. Это было всего три года назад… Знаешь, я хотела его убить. Нет, сначала я даже хотела его кастрировать, так ненавидела этого подонка! Я страшно боялась потерять контроль над собой, боялась, что начну бить этого выродка просто для собственного удовольствия, точнее, просто заглушая свою боль (какое там, к черту, удовольствие!) Кажется, я смогла сдержаться. Я била его ровно до тех пор, пока не узнала все, что можно было узнать. Он уже давно не работал в органах, практически с самого начала перестройки, клялся, что никогда и никому не делал больше ничего плохого.

— Извини, — перебил я, — один мой друг-писатель любит говорить: «КГБ в отставку не уходит».

— Он прав, твой друг. Кто там работал, может быть призван в любой момент, но это не значит, что всех в обязательном порядке призывают. Ты, конечно, должен быть всегда начеку, но не исключено, что так до конца дней своих на этом «чеку» и просидишь. Тем более что года с восемьдесят восьмого у них пошло существенное сокращение кадров, особенно в части мелких сошек: стукачей, дятлов, провокаторов и мясников. В общем, у меня были основания поверить Ринату. Потом на всякий случай я установила за ним «наружку», и первоначальное предположение подтвердилось.

Конечно, вначале он ничего не хотел говорить, от всего отказывался и валял дурочку. Потом понял, что я уже слишком много знаю. И раскололся. Оказалось, десять лет назад его просто запугали, предупредив: если назовет фамилию лейтенанта — заметь, не полковника, не майора даже, а лейтенанта! — который инструктировал перед убийством, его самого уберут и очень быстро. Пришлось объяснить, что от полуразвалившегося КГБ, прошедшего стадию АФБ-МСБ, МБВД[1] и превратившегося наконец в МБ РФ, он еще сможет убежать, а от меня вряд ли, пришлось подержать пальцы на его омерзительной шее, прежде чем я получила самую главную для меня информацию: инструктировал его некто лейтенант Гусев из пятого отдела Седьмого главного управления. Почему Седьмого? Мутили они воду, сволочи, но уже была зацепка, ниточка путеводная, а в том, что направление указано не обманное, я могла быть уверена. Ведь этот гад Гинатуллин пытался сначала стращать своими связями с ГБ, однако быстро заткнулся, увидев мой майорский пропуск. Испугался по-настоящему — мало того, что морду бьет профессионально, так у нее еще и крыша серьезная. Гинатуллин понял: за вранье я его просто убью. И он не врал. Только знал, зараза, до обидного мало…

Татьяна замолчала, словно выдохлась. Встала, зажгла свет и спросила:

— У тебя тут выпить есть что-нибудь?

— Есть, конечно, но, может, не стоит, завтра все-таки работать, а?

— Ну немножко. Не могу, прямо руки трясутся.

— Успокойся, глупая. Ты еще не все рассказала, а времени уже много. Поехали дальше. Сейчас я тебе налью.

— А себе?

— Ну и себе, конечно.

Я сбросил одеяло, извлек из секретера непочатую бутылку французского коньяка и два классических фужера «тюльпан».

— Как в лучших домах, — объявил я, наливая по чуть-чуть. — И давай без тостов. Просто рассказывай дальше.

— А что рассказывать? — начала Таня со своей обычной присказки. — Дальше все очень просто. Пятнадцатого декабря на поминках, когда уже все, кто мог и хотел, были пьяными и когда я, восемнадцатилетняя девчонка, вылакала почти целую бутылку водки и осталась совершенно трезвой, только жутко болела голова, — вот тогда и пошли разговоры по существу. Все, кто знал хоть чуть-чуть о страшной истории, происшедшей три дня назад, принялись вспоминать подробности. Кто-то предлагал свою помощь в поисках истинного виновника, кто-то объяснял, куда в таких случаях следует обращаться, а кто-то справедливо замечал, что это теперь не имеет значения, потому что пьяного матросика, лежащего пока в больнице, хоть расстреляй, хоть повесь, а Машу уже не вернешь. В какой-то момент Анатолий Геннадиевич поднялся и вышел в другую комнату. Следом вышла Светлана Михайловна, Машкина мама. И я вышла. В коридор. Вроде как позвонить. Но позвонить не получилось, потому что Анатолий Геннадиевич взял трубку радиотелефона (редкостная была у нас игрушка по тем временам!) и принялся набирать какой-то номер. Светлана Михайловна выхватила у него трубку и зашипела: «Прекрати! Ты с ума сошел!» Я стояла перед зеркалом и поправляла прическу, но тут поспешила спрятаться за груду навешанных на стену шуб и курток и только слушала, что они там говорят. Не могу сказать, что поймала каждое слово, но я услышала главное. То, что движет мною все эти тринадцать лет, и за что меня уже не раз могли убить, да и убьют, наверно, если прежде я сама не убью кое-кого…